- Маша, - говорю я в телефон, - Маша, остановись. Это противоестественно.
- Заткнись, - говорит она, - и прими мою любовь. - Заткнись, - говорит она, - и прими мою любовь.
Я стою посреди мастерской, в разгар рабочего дня, в гуще коллег, вся в
масле, и ухом держу мобильник. Напротив меня стоит курьер, у него в
руках плюшевый медведь чуть ли не в натуральную величину.
- Ну, - говорит курьер, - вы уж примите подарок.
И я, конечно, его принимаю, потому что, во-первых, Маша меня больше,
сильнее, и очень быстро выходит из себя, а во-вторых - потому что я к
ней испытываю, как сказал поэт, нечто, что по некоторым признакам похоже
на любовь. Я обнимаю медведя локтями и несу его в раздевалку.
Мы как два носорога, танцующие па-де-де, как сонет Шекспира азбукой
морзе, как два центнера любви, стыда и неловкости. Я написала Маше
стихи. Я была захвачена чувством врасплох. Я себя не контролировала. Я
рифмовала "одна-луна", "она-нужна" и глаголы в инфинитиве.
И всё бы ничего, но я написала их у неё под окнами на асфальте.
- Я каждый день, - говорит Маша, - каждый божий день на это смотрю. О чём ты думала?
Я отвечаю честно:
- О тебе.
Мы как две оси игрек в одной системе координат, как противотанковый ёж в
сиропе, как "Титаник" пополам с "Рэмбо". Хуже всего было, когда Маша
решила сводить меня в кино.
- Давай пойдём, куда ты хочешь, - сказала она.
Я хотела на "Пункт назначения". Но кроме того, я хотела любви. Я хотела
держать Машу в темноте за руку. Я хотела класть ей ладонь на коленки.
Обычно, чтобы расположить к такому женщину, мне приходилось поступиться
своими предпочтениями; и поэтому я сказала:
- Да я как-то в этом сезоне не знаю, куда. Давай куда ты хочешь.
- Ну, если ты не хочешь в кино, - сказала Маша, как она потом объяснила, чтобы знать мои желания и чувства, - давай не пойдём.
- Да нет, - сказала я, - я хочу. Можно знаешь, вот на это, - то есть,
на ту типовую романтическую комедию, которая шла в тот сезон, и которую я
сейчас не вспомню и под страхом смерти.
- Ты что, - сказала Маша, - издеваешься?
- Ну если тебе не нравится, - обиделась я, - ну выбери сама.
- Да мне всё равно, куда идти, - вспылила Маша.
- И мне всё равно, - вспылила я. - Хоть на "Пункт назначения"!
- Вот и пойдём!
- Вот и отлично!
- Да!
- Да!
На входе в кинотеатр Маша встретила меня с букетом цветов, извиняться. И
вот я сижу в полумраке; в одной руке у меня машина ладонь. В другой -
букет цветов. И я смотрю на экран, где идёт обратный отсчёт персонажей
через кровь, кишки и несчастные случаи, и думаю - господи, как же нам
будет тяжело.
Потому что, давайте посмотрим правде в глаза. Мы с ней - как гаечный
ключ и ещё один гаечный ключ. Как два тома Войны и Мира. Мы всё равно
что "Красавица и чудовище", где чудовище - чудовище, и красавица тоже
чудовище. Этот город слишком тесен для нас двоих.
Маша встречает меня с работы. У неё в руках ещё один букет. У неё букеты
- как у меня стихи. От любви она начинает бесконтрольно исторгать из
себя цветы, в лентах, в позолоте, в декоративной зелени. Я стараюсь
относиться с пониманием, но блять.
Она наклоняется ко мне в машине - с такой искрой в глазах, с такой
улыбкой сам дьявол выходил уловлять человеческие души; и я наклоняюсь к
ней, но тут краем глаза замечаю мрачный тёмный силуэт на заднем сиденье.
- Маша, - говорю я, и только тут понимаю, что это.
- Да, милая?
- Маша, твой проклятый медведь на нас смотрит.
Наконец я говорю ей горько:
- Маша, слушай, это смешно. У нас не складывается. Маш, мы с тобой
вместе - это всё равно что фильм, в котором на экране одновременно
Сталлоне и Чак Норрис. Никто не снимет такой фильм, Маша, это не
сработает.
Маша краснеет до кончиков ушей.
- А я тут это, - говорит она.
И протягивает мне билеты в кино на "Неудержимых-2".
- Заткнись, - говорит она, - и прими мою любовь. - Заткнись, - говорит она, - и прими мою любовь.
Я стою посреди мастерской, в разгар рабочего дня, в гуще коллег, вся в
масле, и ухом держу мобильник. Напротив меня стоит курьер, у него в
руках плюшевый медведь чуть ли не в натуральную величину.
- Ну, - говорит курьер, - вы уж примите подарок.
И я, конечно, его принимаю, потому что, во-первых, Маша меня больше,
сильнее, и очень быстро выходит из себя, а во-вторых - потому что я к
ней испытываю, как сказал поэт, нечто, что по некоторым признакам похоже
на любовь. Я обнимаю медведя локтями и несу его в раздевалку.
Мы как два носорога, танцующие па-де-де, как сонет Шекспира азбукой
морзе, как два центнера любви, стыда и неловкости. Я написала Маше
стихи. Я была захвачена чувством врасплох. Я себя не контролировала. Я
рифмовала "одна-луна", "она-нужна" и глаголы в инфинитиве.
И всё бы ничего, но я написала их у неё под окнами на асфальте.
- Я каждый день, - говорит Маша, - каждый божий день на это смотрю. О чём ты думала?
Я отвечаю честно:
- О тебе.
Мы как две оси игрек в одной системе координат, как противотанковый ёж в
сиропе, как "Титаник" пополам с "Рэмбо". Хуже всего было, когда Маша
решила сводить меня в кино.
- Давай пойдём, куда ты хочешь, - сказала она.
Я хотела на "Пункт назначения". Но кроме того, я хотела любви. Я хотела
держать Машу в темноте за руку. Я хотела класть ей ладонь на коленки.
Обычно, чтобы расположить к такому женщину, мне приходилось поступиться
своими предпочтениями; и поэтому я сказала:
- Да я как-то в этом сезоне не знаю, куда. Давай куда ты хочешь.
- Ну, если ты не хочешь в кино, - сказала Маша, как она потом объяснила, чтобы знать мои желания и чувства, - давай не пойдём.
- Да нет, - сказала я, - я хочу. Можно знаешь, вот на это, - то есть,
на ту типовую романтическую комедию, которая шла в тот сезон, и которую я
сейчас не вспомню и под страхом смерти.
- Ты что, - сказала Маша, - издеваешься?
- Ну если тебе не нравится, - обиделась я, - ну выбери сама.
- Да мне всё равно, куда идти, - вспылила Маша.
- И мне всё равно, - вспылила я. - Хоть на "Пункт назначения"!
- Вот и пойдём!
- Вот и отлично!
- Да!
- Да!
На входе в кинотеатр Маша встретила меня с букетом цветов, извиняться. И
вот я сижу в полумраке; в одной руке у меня машина ладонь. В другой -
букет цветов. И я смотрю на экран, где идёт обратный отсчёт персонажей
через кровь, кишки и несчастные случаи, и думаю - господи, как же нам
будет тяжело.
Потому что, давайте посмотрим правде в глаза. Мы с ней - как гаечный
ключ и ещё один гаечный ключ. Как два тома Войны и Мира. Мы всё равно
что "Красавица и чудовище", где чудовище - чудовище, и красавица тоже
чудовище. Этот город слишком тесен для нас двоих.
Маша встречает меня с работы. У неё в руках ещё один букет. У неё букеты
- как у меня стихи. От любви она начинает бесконтрольно исторгать из
себя цветы, в лентах, в позолоте, в декоративной зелени. Я стараюсь
относиться с пониманием, но блять.
Она наклоняется ко мне в машине - с такой искрой в глазах, с такой
улыбкой сам дьявол выходил уловлять человеческие души; и я наклоняюсь к
ней, но тут краем глаза замечаю мрачный тёмный силуэт на заднем сиденье.
- Маша, - говорю я, и только тут понимаю, что это.
- Да, милая?
- Маша, твой проклятый медведь на нас смотрит.
Наконец я говорю ей горько:
- Маша, слушай, это смешно. У нас не складывается. Маш, мы с тобой
вместе - это всё равно что фильм, в котором на экране одновременно
Сталлоне и Чак Норрис. Никто не снимет такой фильм, Маша, это не
сработает.
Маша краснеет до кончиков ушей.
- А я тут это, - говорит она.
И протягивает мне билеты в кино на "Неудержимых-2".